Воспоминания А.П.Рещикова

По материалам воспоминаний капитана 1 ранга А.П.Рещикова, кандидата технических наук, доцента.
Александр Павлович Рещиков учился в нашем училище с 1943 по 1956 г. Он описывает интереснейший и малоосвещенный период в истории УБО ВМС, когда оно дислоцировалась в Танхое и Владивостоке.

 

 

Первый послевоенный выпуск

Год 1943-й. Враг уже разгромлен под Сталинградом, но европейская часть Советского Союза ещё оккупирована фашистами. Во всю мощь работают заводы Урала и Сибири, производя оружие и боеприпасы. В январе 1943 г. были призваны в действующую армию родившиеся в 1925 г. На очереди мы, 1926 г. рождения.

Город Шадринск, где я тогда жил, мало чем отличался от других городов Курганской области или вообще всех городов в глубоком тылу. Несмотря на то, что уже два года шла война, мы продолжали учиться в 9-м классе, хотя здание было школы переоборудовано под военный госпиталь.

Надо ли объяснять, насколько трудной была тогда жизнь? Карточная система, но отоваривался только хлеб: 600 г хлеба в день маме, работавшей на швейной фабрике, и 400 г мне, как иждивенцу. Весной выручала крапива, росшая у заборов, а к лету становилось голоднее. В августе 1942 г., когда пришла похоронка на моего отца, погибшего под Сталинградом, я устроился чертёжником на табачную фабрику. Устроиться на работу помогли мой хороший почерк, умение делать чертежи и рекомендации моего одноклассника Вали Касаткина, сына директора этой фабрики. Главный инженер фабрики А.М.Козак пришёл с фронта с перебитой правой рукой и пытался научиться писать левой рукой, но пока ему был нужен помощник.

Моя работа не просто выручила, а, пожалуй, спасла нас от голодной смерти. Работал я с утра по 4—6 часов в сутки, а вечером, как и многие мои работавшие на заводах и фабриках одноклассники, к 17 часам шёл в третью смену в школу, где занимался до 22—23 часов.

Мы были уже достаточно взрослыми, чтобы понять: доучиться в школе нам не дадут, летом 1943 г. будет призван в армию и наш 1926 г. рождения! В наших умах как-то не отложилось, что на фронте могут и убить. Нас больше волновало, что мы не окончим школы! Именно по этой причине накануне четвёртой четверти мы с товарищем, Юрой Григорьевым, направились к директору школы и попросили у него разрешения учиться сразу в двух классах: девятом и десятом. И нам разрешили! Может быть потому, что в девятом классе мы оба были отличниками, а может быть просто понравилось наше нахальство.

Два месяца, март-апрель, по учебникам и конспектам десятиклассников мы усиленно занимались математикой и физикой, полагая, что это основные для нас предметы. Вскоре нам разрешили ходить в десятые классы на контрольные работы. В мае мы уволились с работы (Юра тоже работал на каком-то заводе), и времени для учёбы прибавилось.

Экзамены приближались. И вот, наконец, 20 мая — первый экзамен. Начался он для нас с письменной математики в 10-м классе. Написали контрольную в числе первых, вышли, посидели на скамеечке и пошли писать сочинение за 9-й класс. Потом ещё дважды мы сдавали в один день по два экзамена — за 9-й и за 10-й классы. За две недели мы сдали все экзамены за 9-й класс и семь экзаменов за 10-й. И все на «отлично»! Остались только три предмета за 10-й класс: история, литература и конституция, которые мы решили отложить на осень. Но время нас опередило.

Сразу после экзаменов всех, перешедших в 10-й класс, отправили на двухнедельные военные сборы как допризывников, а, вернувшись, мы в один день получили повестки… Медкомиссия признала нас тощими, но к военной службе годными, а военком порадовал тем, что мы отправляемся в военно-морское училище. Больше, конечно, радовались наши мамы, потому что в городе было кавалерийское училище, после которого нас ждал фронт через три-четыре месяца; было лётное училище — и тогда мы улетели бы на Запад даже раньше. Нас же направляли в «какое-то» военно-морское училище береговой обороны, дислоцировавшееся на станции Танхой, у озера Байкал. Что там ожидает, мы не знали, но наши мамы, потерявшие на фронте мужей, радовались, что нас отправляют в тыл, и мы не повторим судьбу своих отцов.

Призваны мы были 8 июля 1943 г., а 16 июля уже приехали в Танхой. Военно-морское училище береговой обороны располагалось в бараках в сотне метров от берега Байкала. Довольно быстро мы научились строиться и управляться с едой в столовой. Занимались и готовились к экзаменам в комнатах. Сдавали экзамены, как при поступлении на рабфак: по принципу «кто сколько знает». Но мы с Юрой решили сдавать по программе за среднюю школу. И сдали! В частности, математик, старичок Цыбульский, который на консультации говорил, что на «отлично» математику знает Господь Бог, на «хорошо» — он. а нам останутся остальные оценки, мне поставил за ответ «‘четвёрку». Не помню, чтобы кого-то из прибывших в Танхой не приняли из-за «двоек» на экзамене — не такое было время!

Через неделю после окончания экзаменов нас переодели в курсантскую форму, и началась служба. Началась она ежедневными работами по упаковыванию вещей и оборудования, поскольку мы узнали, что училище к осени должно перебазироваться во Владивосток. Работы продолжались весь конец июля, август и сентябрь. В начале октября на станцию подали вагоны, и началась погрузка. Пропуская встречные воинские эшелоны и героически преодолевая трудности дорожного быта, до Владивостока добрались через 10 суток.

Место для ВМУБО им. ЛКСМУ было отведено под Владивостоком на шестом километре, за Второй речкой, где стояли десятка два заброшенных корпусов. На второй день после прибытия курсантов разбили по командам, и мы начали строить (в буквальном смысле) свои учебные помещения, спальни и лаборатории. К счастью, самые трудные работы (кладка стен внутри зданий и пр.) уже были выполнены старшекурсниками, но кое-что досталось и на нашу долю. Я, например, попал в группу электриков и по 10 часов в день пробивал шлямбуром дыры в стенах для проводки кабеля освещения.

Вскоре мы познакомились и со старшими товарищами, со вторым курсом училища, который до этого проходил морскую практику. Произошло это знакомство утром, на завтраке. Наш первый курс почему-то оказался в столовой раньше их, и мы уже готовились принимать пищу, как вдруг оркестр заиграл марш, двери отворились и вошли они. Старшекурсники шли коротким шагом, в ногу. Загоревшие, высокие, стройные. Кто-то рядом прошептал: «Какие тощие!» А ведь мы сами были далеко не толстяками…

Вскоре знакомство стало ближе, т.к. некоторые из старшего (второго) курса стали нашими командирами, — помощниками командиров взводов и командирами отделений. Очень хорошо помню командира нашего отделения Ю.Ф.Канунникова. Высокий, красивый, умница! Окончил училище с отличием, служил на кораблях на Чёрном море и на Севере, при испытании ядерного оружия получил смертельную дозу облучения, но выжил и потом был преподавателем Черноморского училища.

20 ноября 1945 г. начались занятия. Свежий ветерок задувал в окна, где не было стёкол, снег. В нашем классе стояли пять столов, одна скамейка, на стене висела доска. Окна были забиты фанерой, заклеены пергаментом и даже газетами. Зашел преподаватель математики Цыбульский, поздоровался, окинул взглядом помещение, посмотрел на нас и заключил: «Прохладно, но заниматься можно! Приступим!» И, повернувшись к доске, стал на ней выводить уравнения по аналитической геометрии. Мы внимательно его слушали… Вообще-то, надо было кое-что записывать, и тетради у нас были получены, но авторучек тогда не было, а наши, со школьными перьями, надо было обмакивать в пузырьки с чернилами, которые замерзли. Температура в классе стояла минусовая! Это позднее мы наловчились держать пузырьки с чернилами у живота. Но чуть зазевался, и чернила превращались в лёд.

Постепенно стали приспосабливаться, обживаться. В классах окна были забиты досками или кусками жердей, на которые наклеили газеты. В каждом классе поставили железные печки, и дежурный был обязан их всю ночь топить, чтобы мы потом могли снять шапки и перчатки! Но для топки нужны дрова или уголь. И тем, и другим надо было «разживаться». Уголь для класса можно было подобрать на училищной разгрузочной площадке, километрах в трёх от учебного корпуса. Поскольку вёдер или мешков под уголь не было, его набирали в чью-нибудь шинель, снятую и вывернутую наизнанку. Дрова? Это ближе, хотя и рискованнее, т.к. они охранялись, пусть и своими, но часовыми!

Постепенно вокруг училища стали исчезать деревянные предметы. И не только предметы. Так, при переходах из спальных корпусов в учебные нам постоянно приходилось проходить мимо недействующей и полуразрушенной кузницы. Как-то вечером шли — кузница стоит, а утром — её уже нет: остался один кузнечный горн. Той ночью дневальные сговорились и разобрали кузницу по брёвнышкам, распилили их и раскололи, после чего около недели все наши печки горели, весело потрескивая! Так же быстро исчез заборчик из частокола и у складов учебного отдела! Конечно, всё это — нарушения дисциплины, если не хуже, но нам было тогда по 16 лет и хотелось хотя бы спать в тепле…

Постепенно классы, в которых дежурили курсанты, стали более или менее тёплыми, в отличие от лабораторий, которыми заведовали мичмана-сверхсрочники. Им ежедневно «доставать» уголь для печек было несподручно. Там мы замерзали уже через 15—20 минут занятий!

Распорядок дня в училище в 1943 г. был близок к современному. Шесть часов дневных занятий плюс час тренировки по связи и четыре часа самоподготовки. Питание: завтрак, обед, ужин и вечерний чай.

Менее благоустроенными были наши спальные помещения. Рота жила в казарме, где не было ни окон, ни печей. Окна забили досками и заклеили газетами, а печки изготовили из железных бочек, пробив в них два отверстия: для трубы и для дров. Труба выводила дым на улицу, хотя часто и не справлялась с этим. И тогда мы начинали задыхаться. Для бочек требовалось топлива больше, чем мы могли принести в шинелях, пришлось перейти на «подножный корм»: стали вырубать молодые деревья на склоне сопок. Сопки вокруг училища постепенно лысели, а в адрес командования пошли жалобы от местных жителей, в том числе и с утверждениями, что курсанты демаскируют военные объекты. Кроме проблем морального характера, вырубка деревьев фактически больше ничего не приносила. За исключением одной лишь надежды на тепло, т.к. дрова были сырыми и плохо горели, давая много дыма. В итоге, температура в спальном корпусе оказывалась выше наружной, но оставалась минусовой, доходя до — 4—5°С.

Некоторые курсанты, спасаясь от ночного холода, спали по двое на койке, используя второй матрац в качестве одеяла. Я спал один, но сдвигал матрац к ногам, клал подушку на голую сетку, затем сгибал ноги к подбородку и закрывался освободившимся снизу матрацем с головой. Естественно, что на оборудование такого «спального мешка» уходили и одеяло с простынями, и даже шинель — сверху всего. Дым от печки скрывал уже пятую или шестую кровать, но, закутавшись в спальнике с головой, можно было освободиться и от дыма. В таких условиях приходилось ещё и сушить намокшие за день портянки: их вечером снимали, укладывали под простынь и своим теплом нагревали, сушили. Негигиенично, а что делать?

Чтобы по утрам было чем умываться, курсантам выдали фронтовые (около 700 г) фляжки, которые носили на поясных ремнях и заливали водой на вечернем чае. На ночь фляжки приходилось прятать около своего живота, ибо повесившие их к изголовью на койку, утром добыть из них воду уже не могли, она замерзала. При этом дневальные находили радость в том, что ночами выливали воду из фляжек, создавая на цементном полу узенькие ледовые дорожки, по которым можно было кататься на ботинках. Если воду ночью выпивали или она замерзала, (а были и случаи кражи фляжек с водой), утром приходилось умываться снегом. Берёшь в руку снег и трёшь им кожу, а затем полотенцем развозишь грязь по всему лицу. Вроде умылся, а присмотришься — чем-то похож на зебру!

Но, как ни странно, бытовые неудобства не были главной проблемой. Главной проблемой был голод. Ленинградцы-блокадники, наверное, удивятся: о каком голоде можно вести речь, если регулярно кормят, выделяя в день по 700 г хлеба, дают дважды в день обеды, а по утрам ещё и сахар с маслом? Извинюсь перед блокадниками, но скажу, что испытывали мы жестокое чувство голода, хотя и не голодали так, как они! Мы уже пришли голодными в училище, и просто не успели откормиться!

Чтобы желудок не бунтовал, заполняли его водой! На завтрак полагалось 300 г белого хлеба и порция масла с сахаром. Масло и сахар помещали в банку, добавляли немного горячей воды и ложкой сбивали эту смесь в крем — объём взбитого крема получался больше объёма его составляющих! Крем намазывали на хлеб и съедали, разбавляя всё это несколькими литрами горячего (и уже несладкого) чая. Положенный на обед и ужин хлеб (по 200 г) не съедали, а прятали в карман брюк, чтобы воспользоваться им, когда терпеть голод станет совсем — невмоготу. Из-за голода наши физически сильные курсанты считали радостью, когда попадали в наряд рабочими по камбузу.

Работа на камбузе считалась тяжелейшей, ибо водопровода в училище не было. Воду возили на машине за два километра из ближайшей речки. Обычно машина останавливалась у среза воды, с неё сгружались пустые бочки, вёдрами эти бочки наполнялись, а затем под «раз-два-три взяли!» их поднимали на машину и везли в училище. Здесь под аналогичные «лозунги» бочки снимали и волокли на камбуз. Наградой за работу было разрешение дежурного съесть две-три порции первого и пару вторых! Однако моя комплекция не позволяла выдвигать себя в такой наряд, поэтому я с завистью смотрел лишь на заключительный акт этой работы…

Еще на первом курсе нашим бедствием стали вши. Сейчас не каждый даже скажет, что это такое, но нас тогда они буквально «достали». Вечерами на последнем:часе самоподготовки мы садились около стоявшей в классе печки, снимали форменки, тельняшки и начинали их проглаживать по трубе и по корпусу печки. Шёл дымок, раздавалось потрескивание, и после этого ночь была достаточно спокойной. Когда-то до войны появление вшей считалось чрезвычайным происшествием, и командование принимало необходимые меры. Приняли их и в нашей ситуации: подошел санитарный поезд, наши вещи прошли санобработку, нас промыли в горячей бане с мылом, пахнущим дёгтем, и от вшей мы избавились.

Все эти проблемы быта испытывали и наши офицеры-преподаватели. Им было даже труднее: они ведь не могли что-то украсть, хотя им приходилось заботиться не только о себе, но и о жёнах с детьми! В училище тогда не было преподавателей с учёными степенями и званиями, т.к. большинство офицеров приходили к нам или из госпиталей после ранения на фронте, или, находясь в училище, повоевали в составе курсантских рот. К примеру, морскую географию вёл у нас капитан 3 ранга Н.Ф.Потапов, который был участником боёв под Севастополем, в 1942 г. возглавил кафедру СНиС, а затем стал первым начальником отделения связи училища. Наш командир роты капитан-лейтенант А.А.Болгаров тоже успел повоевать! Отличительной чертой всех преподавателей была их молодость: старшие лейтенанты, капитан-лейтенанты…

Телефонию нам читал капитан Л.Г.Пархомов, впоследствии инженер-полковник, начальник кафедры источников питания и общей электротехники ВВМУС, кандидат технических наук. Как-то в разговоре он признался, что в Кронштадте в гимназии учился вместе с Петром Леонидовичем Капицей, уже известным в 1930—1940-е гг. академиком. «Читал», применительно к лекциям Л.Г.Пархомова, это «мягко» оказано: Пархомов всю лекцию мелом записывал нам на доске! Так что конспект по телефонии у нас был образцовым!

Конечно, не все преподаватели были такими квалифицированными специалистами. Один случайно ставший преподавателем офицер на лекции по тактике объяснял нам: «Этот корабль плывет курсом столько-то градусов…». Нам-то, бывшим школьникам, было всё равно, но среди курсантов были и те, кто уже служил матросами, один из них не выдержал и заявил: «Товарищ старший лейтенант! Корабли не плавают, а ходят!» Преподаватель даже удивился: «Как это ходят?! Ведь они же — по воде!» Был этот старлей пехотным офицером, что с него взять?

В начале 1944 г. в истории училища состоялось знаменательное событие, ради которого на плацу построили весь личный состав: за бои под Севастополем училище наградили орденом Боевого Красного Знамени. Нам зачитали приказ Верховного Главномандующего, что училище становится Краснознамённым. Отныне вместо названия «Военно-морское училище береговой обороны» наше учебное заведение стали именовать «Краснознамённое училище береговой обороны», сокращённо — КУБО ВМФ. Мы, первокурсники, радостно восприняли награждение, но понимали, что это не наша заслуга, а итог боевой жизни наших товарищей-старшекурсников и тех, кто уже окончил училище и снова участвовал в боевых операциях.

Весной в училище состоялись три пеших тренировочных похода. Скатали мы, как положено, в скатки, свои шинели, перебросили их через плечо, взяли винтовки на ремень, вещмешок за плечи и… Сначала 15 км, через неделю 20 км, а затем и 35 км. По каменистой дороге, через сопки! Впереди — Знамя училища, затем пешком шёл начальник училища генерал-майор И.А.Большаков с офицерами, а затем и мы повзводно. Прошли без потерь, хотя потом ноги болели долго.

К лету 1944 г. мы акклиматизировались, научились преодолевать бытовые трудности и в полной мере почувствовали себя военными людьми. Прошли семестровые, а затем и годовые экзамены. Началась первая учебная практика. Нас, как связистов, в первую очередь научили прокладке бронированного телефонного кабеля: мы рыли в каменистом грунте траншеи, укладывали кабель и засыпали его. Поскольку училище по профилю было артиллерийским, часть практики прошла на Ворошиловской батарее (главный калибр — 305 мм) на острове Русский. Побывали мы на батарее и во время учебных стрельб. Ощущения, когда при выстреле под ногами двигалась земля, были необычными. Поразили слова одного из офицеров батареи, что стоимость залпа равна стоимости трактора.

По довоенным планам обучения нам после первого курса полагался отпуск на родину, но шла война, и отпусков не было. Вместо отпуска курсантов отправили в совхоз помогать убирать урожай.

После того, как наши командиры-старшекурсники выпустились на флот офицерами, взамен выбились в командиры некоторые наши одноклассники, в первую очередь из числа старослужащих. Старшиной нашей роты стал Ф.С.Третьяков. После практики курсанты набора 1943 г. перешли на второй курс и почувствовали себя почти старожилами. Теперь мы точно знали, что нам предстоит пережить, с чем бороться. Всё стало если не лучше, то легче! Второй курс был веселее ещё и потому, что дела в стране стали лучше. К началу занятий в наши спальни провели трубу, по которой из ближайшего ручья подавалась вода, так что надобность во фляжках с водой отпала, и мы могли умываться в спальном корпусе. Казалось, меньше дымили печки в спальне, да и голод стал вроде бы слабее, хотя от лишнего куска чёрствого хлеба никто не отказывался.

Продолжалось наше обучение и воспитание. Самым ответственным нарядом являлся караул, где мы охраняли стоявшие на отшибе склады с оружием и боезапасом — училище-то артиллерийское. Ночами на посту было жутковато: темно, рядом лесистая сопка, может быть, и японцы где-то неподалеку. Но стоять надо!

В новом учебном году начались специальные предметы, и занятия стали интереснее. Радовало и то, что линия фронта на Западе перемещается в сторону Германии. Надо сказать, что никаких сомнений в нашей победе у нас не было. Вопрос лишь — как скоро фашисты будут полностью разбиты? И вот наступил победный 1945-й!

Прошли зимние экзамены, весенние, а с мая 1945 г. у нас началась корабельная практика. Мы впервые поднялись на корабли! Наш класс проходил практику на эсминце «Ретивый», командир которого предупредил: «Вот вам радиорубка, вот — Ленинская комната, и чтобы в остальных частях корабля я вас не встречал!» Такое решение командира, наверное, было не совсем правильным, но мы понимали: грядет война и здесь, а мы для корабля, в некотором смысле, обуза.

Когда впервые вышли на корабле из базы, поразило море: куда ни кинешь взгляд — кругом вода! Выходы в море, по-видимому, были дальними, т.к. при сильном волнении начинало укачивать, но курсанты терпели. По планам командования эсминец выполнял торпедные стрельбы, при этом торпеда почему-то утонула. Два дня командир «Ретивого» искал её, привлёк к поискам даже рыбаков. Наконец, торпеду нашли, и корабль взял курс в базу, во Владивосток. Была ночь, когда из радиорубки вдруг выскочил матрос и закричал: «Ребята! Война кончилась!». Корабельные радисты первыми по радио приняли сообщение о капитуляции германского командования, о Великой Победе!

Когда утром эсминец вошёл в бухту Золотой Рог Владивостока, запруженные толпами народа улицы города краснели от множества знамён. Нас уволили на берег. Во Владивостоке шли митинги, выступали ораторы. Военных в форме все встречали, как победителей, как самых дорогих гостей. Речи кончались здравицей в честь победы на Западе, но тут же следовало предупреждение, что надо быть готовым к войне здесь, на Востоке.

Остальную часть летней практики мы провели на острове Русском и вернулись в училище больными. В армейской пище было мало витаминов, что сказалось на суставах: идёт курсант в строю, вдруг внезапная боль в ногах, ноги перестают слушаться, и он падает. Так буквально свалилось у нас несколько человек. Курсантов подвергли проверке у медиков, и всех, у кого авитаминоз был заметным, положили в санчасть. Попал туда и я.

Утром 9 августа проснулись от гула самолетов. Выглянули из палаты санчасти в окно, а там строем группы самолетов идут в направлении Японии и Кореи. По радио сообщили о начале войны с Японией. В училище состоятся митинг, на котором выступило командование, после чего нам в роты выдали боезапас. Но война обошлась без нашей помощи.

Вскоре состоялась поездка на берег Амурского залива, где училищу в полном составе предстояло совершить километровый заплыв в море. И опять впереди всех — начальник училища, за ним — офицерский состав, и уже потом строем поротно плыли мы — курсанты. Офицеры — в фуражках, мы — в бескозырках. Незадолго до нашего заплыва неподалеку, в южной части Владивостока, был пулемётным огнём сбит японский смертник, пытавшийся своим самолётом разрушить здание или ударить по кораблю. Мы застали лишь водолазов, пытавшихся поднять что-то из воды.

Августовскую практику мы проходили в боевых частях ТОФ: в бригаде морской пехоты, которая при нас уходила в десантную операцию, и в авиационной части, совершавшей налёты на вражеские объекты. Некоторым классам повезло, и они побывали в десантной операции. Война с Японией была кратковременной. Уже через две недели наша победа стала очевидной, и японское командование выбросило белый флаг. Все курсанты, проходившие практику в действующих боевых частях, позднее были награждены медалями «За Победу над Японией», а впоследствии получили статус «Участников Отечественной войны» и награждены орденом Отечественной войны.

Полный текст см. http://www.vvmure.ru/BookShelf/AboutHistory/11/default.aspx